Часть 2 - ЛОПУШОК - Олег Болтогаев

Одноклассницы сразу заметили художественное оформление моих ногтей.

Не только заметили, но и ухитрились прочесть.

- Кто эта Тамара? - спросила меня Женя, соседка по парте.
- Какая Тамара? - притворно удивился я и почувствовал, что краснею.
- Которую ты увековечил на своих ногтях, - улыбнулась девушка.
- А! Это с прошлого года не могу отмыть, - попытался отшутиться я.
- Крепкая зазноба! - рассмеялась Женя.
- Почему это? - не понял я.
- Ну... Раз с прошлого года отмыть не удаётся, - ответила Женя.

Действительно, никогда в жизни я ещё не был так сильно влюблён.

Прежде я влюблялся часто, но, бегая за одной девчонкой,
не считал зазорным время от времени подумать и о другой.

Тамара не давала мне такого шанса.
Я думал только о ней. Только о ней.

Прежде, в восьмом классе, я сидел за одной партой с Лёшкой, но он, перейдя со мной в другую школу, оказался в параллельном классе и как-то так получилось, что моей соседкой по парте стала Женя - улыбчивая и немного полноватая девушка.

Что интересует юного девятиклассника,
когда он впервые смотрит на девушку?

Правильно - её ножки.

Но, странное дело, я поймал себя на мысли,
что ножки Жени меня почти не волнуют.

Девушка вела себя весьма непринуждённо, она
запросто прижималась ко мне своим упругим,
теплым бедром, вроде, по делу: то одно ей
было непонятно, то другое.

Мне ничего бы не стоило, словно невзначай,
положить ладонь на её бедро, которое было
лишь наполовину прикрыто короткой школьной
формой. Уверен - это не вызвало бы скандала.

Ну, убрала бы она мою лапу - и всё.
А в зависимости от того, как именно
она это сделала, я решал бы, повторить
свою выходку или обратить всё в шутку.

Но я не делал этого.

Потому что у меня была Тамара.

Моя Тамара!

Каким новым оказалось это удивительное слово - "моя"!
В нём было что-то взрослое, меня охватывало неясное
чувство собственника, когда кто-нибудь из приятелей
говорил мне: "Твоя-то вчера на танцах была в таком
классном платье!"

Это сладкое слово "моя"!

Наверное из него рождалась моя ревность.

Я ревновал Тамару по любому поводу. Взять те же вчерашние танцы. Сам я не смог прийти, а потому жутко переживал, с кем и сколько раз танцевала моя девушка.

Как великое одолжение, нам разрешали приходить на танцы в школу, где мы прежде учились. Но мы чувствовали себя неловко, наверное потому, что здесь не было наших сверстников. Хотелось одного: порадовать Тамару двумя-тремя танцами и тихо уйти с ней в прохладную темноту ночи, чтобы, уединившись, целоваться до потери сознания.

Лёшка и Наташа отныне гуляли сами по себе.
Мы не мешали друг другу, и это было чудесно.

Целоваться стоя было приятно, но неудобно.

Хотелось сесть.

И мы с Тамарой нашли себе местечко.

У речки, на маленьком деревянном мостике,
совсем недалеко от дома моей девушки.

Этот мостик почему-то назывался "кладочка".

Свесив вниз ноги, мы осторожно садились на кладочку. Теплое, не очень широкое бревно служило нам верой и правдой. Вечером этой кладочкой уже никто не пользовался, и мы могли сидеть здесь сколько угодно.

Теперь это было наше место.

Мы целовались, целовались и целовались.

Сладок и памятен первый поцелуй, но он такой робкий и неумелый. Но как быстро и как легко освоили мы эту немудрёную науку, и уже через пару вечеров я целовал мою девушку так жарко и страстно, что у нас обоих захватывало дух.

- Не нужно так сильно... - капризно жаловалась она.
- Хорошо, не буду, - послушно отвечал я.

На некоторое время я становился паинькой, и мои губы
едва-едва прикасались к нежным девичьим губам. Левой
рукой я обнимал Тамару за плечи, правая ладонь робко
покоилась на моих коленях.

Здесь нет ошибки. На моих коленях!

Хотя...

Мне мучительно хотелось переложить свою руку на девичьи колени. Но я боялся, что Тамара рассердится. Нет, определённо, это был уже не я. Кто-то другой влез в мою шкуру и влюбился в Тамару.

Разве так я обращался с Иркой?
Потрогать девичьи коленки?
Совершеннейшая мелочь!
Да что там коленки!

Я подходил к Ирке и с наглой улыбкой спрашивал:
"Какой сегодня день недели?" Девчонка отлично знала,
что именно я сделаю через секунду и резко прижимала
к бедрам свою короткую юбочку. И напрасно! Должен же
я был, в конце концов, узнать, какой сегодня день
недели!

Должен!

Борьба наша была короткой и весёлой. Ирка, смеясь,
отталкивала мои дерзкие ладони, но я был более ловким
и задирал вверх тонкую ткань. Всего на секунду.

Ирка взвизгивала, а я удовлетворённо говорил:
"Трусики - белые. Значит, сегодня понедельник".

Вот как я вёл себя с Иркой. Как свинья...

А тут, на деревянной кладочке, я словно
боялся прикоснуться к девичьим коленям.

Это было непостижимо!

Распирала мысль: "Разве можно целовать и ласкать девушку,
если ты не сказал ей, что это не просто так. Это серьезно.
Это потому, что я люблю её."

Признавался ли я девчонкам в любви прежде?

Конечно. Много раз. Без труда.

Но те признания были, как бесплатное приложение
к объятиям и поцелуям. Они, признания, вылетали
из меня легко и просто. Произнеся их, было легче
добиться этих самых поцелуев и объятий.

Но теперь я робел. Чувства распирали меня.
Слова рождались в сердце и застревали в горле.

- Тамара... - начинал я.
- Что?
- Ты... Это...
- Что?
- Ты влюблялась когда-нибудь?
- Конечно.
- Сильно? - огорчённо спрашивал я.
- По-всякому.
- А сейчас тебе нравится кто-нибудь?
- Да, - многозначительно сказала Тамара.

Радостное предчувствие согревало мне душу.
Быть может, это я нравлюсь ей? Здорово!

- Тамара, я люблю тебя, - решительно прошептал я.
- А я тебя, - смущённо ответила она.

Да?!

Вот так, сразу?

Я был убеждён, что девчонки долго ломаются и не хотят признаваться в любви. Как у нас было с Иркой? Я задирал ей юбку и требовал, чтобы она раздвинула ноги... "Ты меня не любишь!" - хныкала она в ответ и тесно сжимала коленки. Что я должен был делать? Не люблю, не люблю, но причём здесь это? Конечно, я, задыхаясь от страсти, хрипло рычал, что она не права, я её люблю и буду любить ещё сильнее, вот, только, ноги нужно все-таки раздвинуть. И она, продолжая свою заунывную жалобную песню про "ты меня не любишь", медленно раздвигала коленки, а я быстро, по-хозяйски, занимал плацкартное местечко и замирал от сладострастного предчувствия. Самому мне никогда не пришло в голову спросить мою пассию, любит ли она меня. Потому что мне это было почти безразлично.

Вот такая была у нас с Иркой "любовь".

Была и прошла.

Теперь Ирка тоже училась в девятом классе,
только не со мной, а в параллельном, вместе
с Лешкой, и мы с ней виделись лишь изредка.

Признаюсь честно: встречаясь с Иркой, я невольно вспоминал всё, что у нас с ней было, и мучительные, греховные мысли терзали меня. Она носила немыслимо короткие юбки! Иногда тесные, узкие, такие, что можно было без труда рассмотреть контуры её ажурных трусиков, но чаще на ней были короткие, расширенные книзу юбки и платья, которые при каждом движении открывали взору обольстительные бедра моей бывшей подружки.

Я поднимался вслед за Иркой по школьной лестнице, взгляд мой невольно скользил по её высоко открытым ногам, и мне жутко хотелось завалить это созревшее, аппетитное тело на густую траву, на школьную парту, на кровать, на пол, - куда угодно, задрать юбчонку, содрать с её бедер эти импортные кружевные штучки и делать, делать, делать, делать с ней то, что мы столько раз делали минувшей весной.

И ещё думалось, что теперь я смог бы совершить
всё до самого конца, по-настоящему - так, как надо.
Без всяких там - "понарошку".

Ведь я повзрослел.

Но Ирка исчезала за дверью своего класса, а мне хотелось бежать к кому-нибудь мудрому и сильному и рассказать ему о своей низкой похоти, я готов был просить прощения, мне нужен был человек, которому я мог бы излить свою душу.

Но такого человека не было.

И тогда я стал общаться с зеркалом.

У нас в прихожей висело большое, тяжёлое зеркало.
Мои родители говорили мне, что ему почти сто лет.
Оно досталось нам по наследству, после того как
умерла моя бабушка.

И вот, когда дома никого не было, я подходил к зеркалу и, опустив взгляд, тихонько рассказывал ему про свои проблемы.

Невероятно, но после этого мне становилось легче!

А однажды, когда был удивительно ясный солнечный день, мне в голову пришла идея. С помощью бабушкиного зеркала я смогу общаться с Тамарой! С моей Тамарой!

Осторожно и аккуратно я снял зеркало со стены и вынес во двор. Затем я примостился так, чтобы, с одной стороны меня освещало солнце, с другой, чтобы видеть дом, в котором жила Тамара.

Поймав солнечный зайчик, я навёл его на горку напротив, затем я повёл его, светлое, хорошо заметное пятно, вправо, ещё, ещё, ещё, зайчик стал бледнеть, потому что было уже далековато, но я всё равно различал его. И вот я, скорее понял, чем увидел, что зайчик попал на дом Тамары, на его окна.

Я наводил солнечный зайчик на дом моей девушки и
резко убирал его, наводил и убирал. Я ждал ответа.

Нет. Ничего.

Прошло десять минут. Ничего.

Я уже хотел было прекратить свои бессмысленные потуги, как яркий блик мелькнул в том месте, где стоял тамарин дом. Это был луч надежды! Она мне ответила!

Воодушевлённый успехом, я вновь и вновь наводил на тамарин дом свой солнечный зайчик. Наводил и и убирал. Наводил и убирал. Наводил и убирал.

И она мне отвечала.

Мне казалось, что тонкие лучи наших солнечных зайчиков встречаются и касаются друг друга, словно они были тоже влюблены.

Вечером мы с Тамарой радостно обсудили случившееся, и я отдал ей листок, на котором загодя написал коды азбуки Морзе, полагая, что с её помощью нам удастся тайно общаться. Шпионские страсти на любовным фронте!

Но нет, с азбукой Морзе у нас ничего не вышло.

На следующий день я долго дергал зеркало, пытаясь сообщить Тамаре только одну, самую важную весть. Но вечером моя девушка призналась мне, что так и не поняла моего послания.

Это было обидно.

Фраза-то была такая простая.

"Я тебя люблю".

Теперь, когда мы с Тамарой взаимно признались в любви, меня распирала неудержимая потребность расширить и разнообразить проявления наших нежных отношений.

Несколько вечеров я сомневался и робел.

Но словно кто-то толкал меня вперёд и вперёд.

И однажды моя ладонь легла на её гладкое колено. Мне показалось, что я совершил великий подвиг. Так, жарко целуясь, мы и просидели весь вечер.

Я смотрел вниз, на её ноги, короткая юбочка
едва прикрывала бедра, мне безумно хотелось
ласкать мою любимую, но непонятная робость
сковывала меня.

Но настал новый вечер, и я решился.

Мы целовались, и ладонь моя покоилась на девичьем колене.

- Люблю тебя, - прошептал я, оторвавшись на мгновение
от её нежных губ.
- А как ты меня любишь? - неожиданно спросила Тамара.

Действительно, как?

Сложный вопрос.

Варианты ответа: "Сильно-сильно. Крепко-крепко".

Детский сад какой-то.

Но что отвечать? Вопрос-то задан.

- Я люблю тебя... Больше всего на свете, - выдохнул я.

Это была правда.

И мы стали снова целоваться.

И в этот момент моя ладонь словно, сама по себе, скользнула вверх по ноге девушки. Сердце моё застучало сильно и часто.

Мои пальцы коснулись края короткой юбки
и, будто испугавшись, вернулись назад.

И тут я понял, что пугаться не надо.

Потому что Тамара, казалось, не заметила моей дерзости.

Мне захотелось повторить свой успех,
закрепиться на достигнутом рубеже.

Я продолжал жарко целовать Тамару, полагая, что таким образом отвлекаю её внимание от трепетных и вороватых движений моей ладони, которая, не зная устали, гуляла вверх-вниз по девичьим ногам.

Мою руку не отталкивали и не отвергали!

Жизнь становилась прекрасной.

Помимо зеркала я стал доверять свои тайны школьному дневнику. Никто бы не догадался, что означают крестики напротив каждого дня. Теперь я могу признаться: один крестик означал, что в этот вечер мы с Тамарой целовались, два крестика - целовались, и я трогал её грудь, три крестика - высший успех: моя дерзкая ладонь ласкала девичьи бедра. Плюс, само собой, целовались и трогал грудь.

Однажды я просмотрел дневник и увидел,
что прогресс остановить невозможно: почти
каждый день был отмечен тремя крестиками.

Горячие, долгие поцелуи заменяли нам всё.
Нет, никогда в жизни я не целовался так много,
как в ту осень, у речки, на узкой кладочке.

Внизу, под нашими ногами негромко журчала вода, вокруг была такая чёрная ночь, что казалось, будто бы в мире больше ничего нет, кроме вот этой маленькой, бревенчатой кладочки, на которой мы с Тамарой так славно сидели. Я поднимал голову и видел яркие, осенние звезды - большие, маленькие, их было так много, что мне становилось немного жутковато от осознания того, что где-то там, в бесконечности, кто-то неведомый, быть может, так же, как и мы, сидит у речки, на кладочке, целуется и смотрит в чёрное, бездонное небо. Я говорил об этом Тамаре, прямо передо мной были её большие глаза, она улыбалась и тихо шептала, что нельзя быть таким фантазёром. "Нельзя", - соглашался я.

- Что это? - спрашивала Тамара и смотрела вверх.
- Это Стожары или, по-другому, Плеяды, - отвечал я.
- А почему их не было летом?
- Ты наблюдательная. Это созвездие видно только осенью и зимой.
- Да? А куда оно девается летом?
- Земля меняет своё положение, поэтому Плеяды исчезают.
- А почему летом не исчезает Большая Медведица?

Этим вопросом она поставила меня в тупик.

- Таково устройство Галактики, - умничал я ответ.

Тамара не оспаривала устройство Галактики.

И мы снова целовались.

Низко, в северо-восточной части неба, блестела удивительная звезда. Казалось, она, мерцая, переливается всеми цветами радуги.

- Смотри! - говорил я Тамаре и показывал на звезду пальцем.
- Синяя! - радостно шептала моя фея.
- Зелёная! - продолжал я.
- А теперь красная! - смеялась Тамара.
- Снова синяя... - я наклонялся к её губам, и мы забывали про нашу звезду.

Вода тихонько булькала буквально у наших ног, приятели говорили мне, что ночью вверх по нашей речке поднимаются целые косяки крупных голавлей и подустов, хотелось удивить мою подружку, и в коротких паузах между поцелуями я рассказывал ей про то, сколько рыбы мы с Лёшкой поймали накануне.

Музыкой осенних ночей были мелодичные песни сверчков.

Их чудные трели раздавались и справа, и слева, и спереди, и сзади.

Сверчков было так много, что казалось, будто весь мир состоит только из этих невидимых музыкантов. Они пели без устали и без перерывов. Однажды я принёс фонарик, и мы с Тамарой, стараясь ступать неслышно, подошли к кусту древовидной мальвы, на ветвях которой обосновался невидимый певец. Я включил фонарик, и мы не без труда обнаружили маленького бледно-серого кузнечика, мелкие движения которого, как оказалось, и были источником удивительных серенад. Скромный вид ночного певца полностью компенсировался его непостижимыми музыкальными способностями.

Тонкие, волшебные звуки, словно гимн уходящей осени,
с каждым вечером становились всё печальнее и печальнее.

Особенно грустно было то, что мы с Тамарой стали замечать, что количество ночных менестрелей неумолимо уменьшается, и их песни становятся всё тише и тише.

Это означало, что осень вступает в свои права.

Почти всё время мы разговаривали шепотом.

- Тебе не кажется, что мы остались одни? - тихо спросил я однажды.
- Как это?
- Ну, совсем одни. На всём белом свете.
- А-а...
- Не кажется?
- Кажется.

Почему-то сладко щемило сердце.

И мы снова начинали целоваться.

Иногда мы вспоминали про наших друзей - Лёшку и Наташу и ненадолго возвращались к забытой забаве - качелям под деревом грецкого ореха. Только теперь всё было иначе. Лёшка с Наташей сидели на одной стороне, причем, мой приятель так крепко и властно обнимал свою подружку, что мне становилось завидно. Мы с Тамарой занимали другую половину люльки, какая-то просторная попона служила нам верным убежищем от осеннего ветра, никто не мог видеть, как я осторожно и ласково обнимал Тамару и прижимал к себе её упругое тело. Мы толкали люльку, и Лёшка сразу начинал жадно, взасос целовать Наташу - вынести это было просто невозможно, и мы с Тамарой тоже целовались, наши поцелуи были почти невинными по сравнению с тем, как самозабвенно предавались этому занятию наши друзья. Люлька совершала медленные, плавные движения, и эти равномерные колебания и ритмичный скрип канатов над нашими головами, казалось, содержали в себе какой-то постыдный намёк на что-то совсем взрослое и запретное.

Не знаю, что делали там, под своей попоной Лёшка с Наташей, но мои руки были гораздо более бесстыжими, чем тогда, когда мы с Тамарой оставались наедине. Трепеща от страсти, я трогал сквозь шерстяную кофточку нежные и упругие груди моей девочки.

Тамара удерживала мои ладони, но не отталкивала.

Мне хотелось расстегнуть несколько пуговок,
но, признаюсь, я не осмеливался сделать это.

- Ты с ума сошёл, - едва слышно шептала Наташа.
- Ничего не видно, - глухо бурчал Лёшка.

Я скашивал глаза и действительно не мог понять, что там у них происходит, потому что Лёшка почти лежал на девочке. Если бы просто лежал! Он как-то недвусмысленно двигался, словно... Неужели?

Нет! Не может быть!
Разве что - "понарошку".

Хмелея от общей атмосферы любви, я начинал гладить живот моей девушки, короткое платье сминалось кверху, и мои пальцами касались тугих трусиков.

Я умирал от любви.

При этом мы, как и Лёшка с Наташей, целовались
немыслимо долгим поцелуем, и я был уверен, что
счастливее меня нет никого на свете.

Наступила вторая половина октября и деревья пожелтели.

- Пойдём погуляем по лесу, - с трудом произнёс я.

С трудом - потому что это была непростая фраза.

Все пацаны в один голос хвастались, что если девчонка соглашается пойти с тобой в лес, то можно считать, что победа в кармане.

- Пойдём, - запросто ответила Тамара.

Жаркая волна ударила мне в лицо.

Как легко она согласилась! Моя победа в кармане!
Неужели Тамара не знает, что может случиться в лесу?

И в тот же миг мне стало совестно.
Что это я так плохо думаю про мою
девушку! Она доверяет мне! А я...

Какая победа? Баран! Ведь я люблю её!

Осенний лес встретил нас прозрачным воздухом
и гулким шумом ветра в кронах высоких буков.

- Смотри, под ними ничего не растёт, - удивилась Тамара.
- Да, под буками и грецкими орехами никогда ничего не растёт.
- Почему?
- Буки и грецкие орехи не желают этого, - рассмеялся я.
- Какие они эгоисты, - улыбнулась Тамара.

Мы прошли по буковой роще и вышли на небольшую полянку.

- Посидим? - пытаясь говорить равнодушно, предложил я.
- Давай, - ответила Тамара и достала из сумочки покрывало.

Ничего себе...

А я думал, что нам хватит и моего пиджака.

И мы посидели...

Нам понадобилось лишь две минуты, чтобы
повторить весь тот скромный любовный опыт,
который мы накопили за всё это время.

Дальше начиналось неизведанное.

Тамара лежала на спине, а я жадно и страстно целовал её.

Девочка совсем не сопротивлялась, когда мои
вздрагивающие от волнения пальцы расстегнули
её плащ, а затем пуговки кофточки.

- Люблю, люблю, - шептал я и пытался просунуть ладонь под лифчик.

Ничего не получилось.

Я говорил какие-то нежные слова,
лицо Тамары стало пунцовым, губы
мелко задрожали, и она стала дышать
шумно и жарко.

Моя ладонь скользнула вниз по её животу, по бедрам, достигла кромки короткой юбки и, прихватив край ткани, отправилась в обратный путь.

- Что ты делаешь?.. - выдохнула Тамара.

Что я делал?

То, что мне больше всего на свете хотелось делать.

- Люблю тебя, - ответил я.

И снова стал целовать её припухшие губы.

А моя дерзкая рука стала жить своей жизнью.

Ошалев от собственной смелости, я запустил
пальцы под резинку её трусиков. Нежная кожа
девичьего живота была горячей и шелковистой.

Я умирал от любви...

- Не надо, миленький...
- Почему?
- Пожалуйста, не надо.
- Ты не любишь меня?
- Люблю.
- Тогда почему - "не надо"?
- Я боюсь.
- Чего ты боишься?
- Этого боюсь.
- Меня?
- Нет, не тебя.
- Я не сделаю ничего такого, чего ты сама не хочешь.
- Я знаю.

В это мгновение мне стало по-настоящему стыдно.

Она мне доверяет, а я веду себя как...

...Как подлый соблазнитель.

И я отпустил её.

Тамара села и стала приводить в порядок свою одежду.

Моё сердце стучало всюду: в ушах, в висках, в кончиках пальцев, в щеках, во рту, в коленках, в пожухлой траве, в пожелтевших кронах деревьев, в белоснежных облаках, в бездонной синеве осеннего неба.

Ничего не случилось.
Это плохо или хорошо?
Ведь могло случиться.

Я хотел этого?
Хотел. Очень.

Тамара хотела этого?
Похоже, что хотела.

Но я отреагировал на её слабый протест и...

И теперь сижу, словно баран и тупо смотрю, как она поправляет юбку и застёгивает кофточку.

А моё сердце никак не может успокоиться.

Может, нужно было начать снова целоваться?

Совершить ещё одну попытку?

Нет, я ничего не сделал.

Девочка достала большую расчёску и со словами "ты меня
всю помял" стала расчёсывать свои длинные русые волосы.

- Тамара, - робко начал я.
- Что? - спросила она строго.
- Позволь мне... Расчесать тебя, - я боялся, что она мне откажет.
- Ну... Попробуй, - улыбнулась Тамара.

Был я ли счастлив в жизни? Был, конечно.

Минуты счастья были самыми разными, но вот этот день, когда мы с Тамарой сидели на опушке осеннего леса, и я неторопливо и бережно расчёсывал её густые волосы, день этот, час этот остался для меня одним из самых счастливых.

Не знаю, сколько прошло времени.

Я обнял Тамару, уткнулся лицом в её волосы, и мы замерли и, казалось, совсем перестали дышать.

- Как хорошо, правда? - спросила Тамара.
- Правда, - прошептал я.

Посидев ещё немного, мы поднялись и, сложив наше
покрывало, не спеша двинулись вверх по склону горы.

Мы шли обнявшись и тихонько разговаривали.

"Хорошо, что ничего не случилось", - подумалось мне.

"Если бы что-то случилось, разве мы могли бы так беззаботно и откровенно разговаривать? Нет, конечно. Нам и так хорошо, а то, что не случилось сегодня - случится потом. Придёт время, и это обязательно произойдёт. Ведь мы любим друг друга."

Какие хорошие мысли меня распирали.
Я даже гордился своим поведением.

- Чего ты хочешь больше всего на свете? - спросил я Тамару.
- Честно?
- Честно.
- Чтобы мы никогда не расставались, - печально сказала она.
- Мы и не расстанемся, - ответил я твёрдо.

Впереди, прямо перед нами был высокий
обрыв, который назывался Белая Скала.

Я специально привёл сюда Тамару, я знал, что ей непременно понравится прекрасный вид, который открывался с этой высоты.

- Знаешь, как называется эта скала? - спросил я.
- Нет.
- Видишь, какая она белая?
- Вижу.
- Она так и называется - Белая Скала.

Мы подошли к самому краю.

- Как высоко! - Тамара с опаской посмотрела вниз.
- Метров сто двадцать свободного полета. Летим?
- Хороши шуточки, - сказала Тамара.
- Тогда давай сядем и свесим вниз ноги, - предложил я.
- Я боюсь, - прошептала Тамара.
- Если загудим, то вместе, - уверенно заявил я.

Мы осторожно уселись на самый край обрыва.
Огромная высота рождала жуткое чувство страха.
Я обнял Тамару за плечи.

- Мне страшно, - сказала Тамара.
- Не бойся. Мы вместе, - улыбнулся я.

Вдали, в голубой дымке виднелись ещё более высокие горы.

- Какая красота, - сказал я.
- Хочется взлететь, - улыбнулась девочка.
- Я ведь предлагал, а ты не захотела, - засмеялся я.
- А ты мог бы умереть от любви? - тихо спросила Тамара.
- Как это? - не понял я.
- Ну, например, если бы твоя девушка умерла...
- Ты что?! Отчего?
- Мало ли отчего... Умерла, и тебе самому жить не хочется.
- А-а... Понятно, - наконец, сообразил я.
- Ну, так что?
- Что?
- Ты мог бы умереть от любви?
- Конечно! - убеждённо ответил я.

Мне вдруг подумалось, что Тамара, и впрямь, умерла, и острая, невыносимая печаль пронзила моё сердце и стало трудно дышать. Я схватил девушку за плечи и крепко прижал к себе, это уже совсем не было похоже на любовное объятие, наверное, так обнимаются перед вековой разлукой.

- Ты меня задушишь, - услышал я слабый голос.
- Не говори больше так, - прошептал я.
- Почему?
- Потому что я понял, что значит "умереть от любви".
- И что это значит?
- Что я не хочу без тебя жить.
- Правда?
- Правда...
- Правда-правда?
- Зачем ты всё переводишь в шутку?
- Я не шучу, - едва слышно сказала Тамара.

Мы помолчали.

- А ты веришь в жизнь после смерти? - спросила Тамара.
- Я... Не знаю...

Мы снова помолчали.

- Нужно только договориться, - тихо произнесла Тамара.
- О чём? - не понял я.
- Где и как мы встретимся.
- Когда?
- Когда нас не будет, - прошептала она.
- Прекрати эту загробную тему! - воскликнул я.
- Хорошо. Не буду, - она уткнулась носом в моё плечо.

Лёгкий ветер шевелил её русые волосы.
Я погладил их ладонью и меня охватило
острое чувство жалости. Мне показалось,
что Тамара не только моя любимая девушка,
но ещё и сестрёнка.

Потом мы пошли домой и Тамара заявила, что хочет пить.

- Пойдём, я знаю, где есть родник, - сказал я.

Лесной родник, и впрямь, был совсем недалеко.

Вода была такая холодная, что ломило зубы.

Напившись, мы нагнулись и стали смотреть в воду.

Мелкие песчинки поднимались со дна вверх и,
совершив короткий полёт, снова падали вниз.

- Смотри! Вот так и мы! - сказал я.
- Что? - не поняла Тамара и стала смотреть внимательнее.
- Мы, как эти песчинки...
- В смысле?..
- Появляемся на свет и исчезаем.
- Но через какое-то время песчинки снова взмывают вверх.
- Да. А может и у людей так?
- Как?
- Несколько жизней.
- Я в это не верю, - грустно сказала Тамара.

В этот день мы встретились ещё раз, уже вечером.

С востока вставала луна, и она была непривычно огромной.

Мы уселись на нашу кладочку и стали целоваться.
Моя рука скользнула вверх по девичьему бедру.
Казалось, будет всё, как обычно.

Неожиданно Тамара высвободилась из моих объятий.

- Что? - не понял я.
- Я сбегаю домой, - сказала она.
- Зачем? - спросил я огорчённо.
- Я скоро вернусь, - успокоила меня Тамара.
- Ладно. Сбегай, - прошептал я.

Балансируя руками, она прошла
по мостику и исчезла в темноте.

Я ждал её с нетерпением.
Почему-то подумалось, что она не вернется.
Мало ли... Родители не отпустят.
Мы и так целый день вместе.

Но Тамара вернулась. Причём, действительно, очень быстро.

Я не мог понять, зачем она уходила от меня.

И только когда я вновь её обнял, когда мы снова стали жарко целоваться, а моя бессовестная ладонь скользнула вниз, к девичьим бедрам, вот тогда я понял, зачем она ходила домой.

Честное слово - мне показалось, что я
зарычал от осознания того, что произошло.

Тамара вернулась ко мне без чулок.

- Пойдём на бережок, - сказал я хриплым голосом.
- Пойдём, - послушно ответила Тамара.

Мы поднялись и пошли.
Тёмный берег, густые кусты.
Я посмотрел по сторонам.
Нет, нас никто не мог увидеть.

Я страстно привлёк Тамару к себе,
и звездное небо качнулось над нами.

Неожиданно я почувствовал, что Тамара
не стоит на ногах, а почти висит на мне.

Осторожно и бережно я стал заваливать её на траву.

Тамара совсем не сопротивлялась. Теперь мы сидели рядом.

"Она хочет, она хочет", - застучало у меня в ушах.

- Давай ляжем, - хриплым голосом попросил я.
- Будь осторожен, - прошептала Тамара и легла.

Я прижался к девушке, лёг так, чтобы не давить на
неё своим весом, и моё колено скользнуло между её
ног, которые с послушной покорностью раздвинулись.

"Всё. Назад пути нет", - подумалось мне.

- Любимая, ты мне веришь? - прошептал я.
- Да... - едва слышно ответила она.

И в этот момент я решился.

Приподнявшись, я запустил обе ладони под
её короткую юбку и скользнул пальцами под
резинку тонких трусиков. Справа и слева.

И потянул их вниз.

Сердце стучало, словно молот.

"Бух, бух, бух!"

- Тамара! Давай сделаем это, - выдохнул я.
- Не надо, я боюсь, - жарко шепнула Тамара.

Не надо? Сама попросила, чтобы я был осторожен...

Мысли мои смешались. Не надо?

Почему "не надо", если так сильно хочется?

- Ты не хочешь? - огорчённо спросил я.
- Не знаю... Я боюсь, - повторила она.
- Я буду осторожен... Ты станешь моей...
- Я и так твоя... Если ты меня любишь...
- Люблю.
- Тогда относись ко мне, как к любимой.
- Как?
- Бережно.
- Бережно?
- Да. Бережно. Сбереги меня для себя.

Действительно! Какой я идиот. Разве можно так поступать с любимой девушкой. Нельзя. Любимую девушку нужно беречь и лелеять, ведь она моя и только моя.

Я отпустил Тамару, и теперь мы снова сидели на траве.

Девушка поправила трусики и одёрнула юбку.

От волнения я не мог ничего сказать.

Руки дрожали.

Словно кур воровал!

- Тамара! Я не сделаю ничего такого, чего ты сама не хочешь.
- Я знаю, - ответила она.
- Но... Я хочу этого... - выдавил я из себя.
- Ты у меня лопушок, - прошептала Тамара.
- Кто? - не понял я.
- Никто. Я пошутила, - улыбнулась она.

Конечно, я расслышал это слово "лопушок",
только не понял, что она имела ввиду.

Спрашивать и уточнять я не осмелился.

Лопушок, так лопушок.
Очень даже ласковое слово.

- Хочу тебя спросить... - робко шепнула Тамара.
- Спрашивай, - запросто сказал я.
- Как ты думаешь, мы ещё долго будем вместе?
- Что ты такое говоришь! - возмутился я.
- А что? Первая любовь, говорят, не бывает счастливой.
- Откуда ты знаешь? У тебя уже что - была первая любовь?
- Нет. Ты моя первая любовь.
- Тогда - что? Подружек наслушалась?
- Нет.
- Но почему ты так говоришь?
- Подумалось.
- Ну, ты подумай сама, что нас может разлучить?
- Найдется какая-нибудь ирочка.
- Далась тебе эта Ирочка! Я не люблю её! И не любил!
- Я имею ввиду в общем, а не конкретного человека.
- И в общем нам ничто и никто не мешает.
- Помешает, - глубокомысленно произнесла Тамара.
- Что ты имеешь ввиду?
- Например, то, что мой отец...
- Что - твой отец?
- Мой отец - польский еврей.
- Ну и что?

Моё удивление было совершенно искренним.
Что с того, что её отец польский еврей?

- Твои родители могут не разрешить тебе жениться на мне.
- Чушь какая, - сказал я.
- Ага! Видишь, а сам говоришь неуверенно.
- Просто вопрос какой-то глупый, - попытался оправдаться я.

Мы помолчали.

- Холодно, пойдём домой, - сказала Тамара.

Мы встали, и я проводил её к дому.

Речная прохлада превратилась в промозглую осеннюю сырость и, сидя на кладочке, мы были вынуждены обниматься всё крепче и крепче уже не столько от любви, сколько от холода.

В горах прошли дожди, и наша речка возмужала так,
что сидеть на кладочке без риска намочить обувь
стало совершенно невозможно.

И мы покинули нашу кладочку.
Как оказалось - навсегда.

Теперь мы обнимались на лавочке, у тамариного дома,
что было не совсем удобно, так как нам, то и дело,
кто-нибудь мешал. То тамарин брат, то её старшая
сестра.

А в один из последних дней октября произошло такое...

Долго у меня ещё краснели уши, когда
я вспоминал то, что тогда случилось.

Мы договорились с Лёшкой, что я к нему приду.
Ну я и пришёл, а он, видимо, об этом забыл, но,
скорее всего, ему помогла забыть Наташа.

Короче, я пришёл: "тук-тук" в дверь, а она вдруг открылась.

У нас с Лёшкой всё было запросто.
Он приходил ко мне, а я к нему.

Ну я и зашёл.

Никого.

Потом я понял, что в доме кто-то есть.

Шагнул в комнату и сразу увидел их.

И глаза мои полезли на лоб.

Наташа лежала поперёк дивана, ногами к двери.

Она опиралась на локти, и голова её
была запрокинута, а глаза закрыты.

А Лёшка, мой друг Лёшка, стоял перед диваном на коленях, и его голова находилась между широко раздвинутыми ногами девушки.

Я оторопел.

Что это они такое делали?

Юбка девушки была смята до самой талии, я видел её длинные стройные ноги. Они были обтянуты красивыми капроновыми чулками с кокетливым узором в верхней части бедра.

Были видны резинки, на которых держались эти чулки.

Но главное - Лёшка...

Что он делал своей башкой?

Было ясно, что его нос уткнулся в самое лоно девушки.

Нюхал он её, что ли?

Но самой бесстыдно-жуткой была
фраза, которую произнесла Наташа.

- Ещё... Какой у тебя умный язычок, - томным голосом сказала она.

Я попятился.

Задом, задом, словно маневровый тепловоз, я вышел за дверь.

И, прыгая через три ступеньки, побежал вниз по лестнице.

Я так и не мог понять, что это такое увидел.

"Умный язычок" - это было непостижимо!

Но я понял другое: Лёшка с Наташей обскакали нас.

Ну и что?

Придёт время, и мы их догоним.

И время пришло.

Перед самыми каникулами.

В один из вечеров Тамара, прижавшись ко мне, тихо произнесла:

- Знаешь - что?
- Что?
- Послезавтра нас с тобой зовут отметить окончание четверти.
- Кто зовёт? - не понял я.
- Томочка и Толян.
- Да? И когда это будет?
- Вечером, после десяти часов.
- Как это? - похоже, я соображал очень туго.
- Томочкины родители уехали на три дня...
- Ну и...
- Можно побыть у неё всю ночь...

Вот теперь я понял.

Показалось, что горячий шквал ударил мне в лицо.

Моя Тамара звала меня "на хату".